Книги. Ноты. Пластинки. Рояль
Да: многие студенты, все коллеги отца знали: - у него – одна из самых обширных библиотек и фонотек в стране (СССР). Вероятно – это, в самом деле, было «около того»…
Дело в том, что собирать – покупать книги, партитуры и нотные издания мой отец начал еще – сразу после демобилизации из Армии и поступления на первый курс Ленинградского музыкального училища.
Как рассказывал папа – стипендия студента 1-го курса училища в 1947 году – 140 рублей. Тогда 5-6 рублей стоила одна буханка хлеба в магазине. «Смысла» тратить деньги на еду, при обилии нот и книг, продаваемых буквально за копейки – не было … никакой.
Вот такой «логикой» руководствовался мой отец тогда. Спрашивается: а что он тогда ел? Ел – «непериодично» и иногда (как сам говорил). Все, что съедобно. Случайные заработки (давал частные уроки), где платой был – обед. Разгружал мешки и ящики в Гавани (грузовой морской порт). Выручали и пониженные цены на еду в студенческой столовой. Факт и то, что его периодически «подкармливала» его любимый педагог по классу фортепиано – Вера Давыдовна Мерин-Коварская. Имя этой пианистки – я уже подзабыл. Помню, что она – из учеников «самого» А. К. Глазунова. Смутно помню, как и меня однажды отец привез к ней на «смотрины». Я играл что-то «из Моцарта». Как оказалось – неважно. Как приговор от нее было – что «пианистом мне не стать…»
Итак – книги, ноты, и их «собирание»…
Этому «занятию» отец посвятил практически… всю свою жизнь. Разве что – прекратил этим заниматься системно в последние примерно лет 15 своей жизни.
В книжных и букинистических магазинах Ленинграда, чуть позже – Москвы, Киева, у отца сложились даже дружеские отношения с продавщицами: его помнили многие годы. Он мог приехать раз в году – а его помнили. И – оставляли «в подсобках – под прилавком» вначале ему на просмотр то, что издавалось вновь или были какие иные поступления. Папа приезжал внимательно просматривал, отбирал и покупал интересующее его, остальное – просто «уходило в продажу». Это же касалось и магазинов грампластинок. Более того – когда я стал постарше, а по каким-либо обстоятельствам отец не мог ехать в очередные зимние каникулы в Ленинград или Москву – то ехал я. Один.
И те самые продавцы, получив от меня письмо-записку от моего отца – уже мне отдавали то, что было «отложено» для него. Я покупал и привозил.
Так годами составлялась его обширная библиотека, «нототека» и фонотека. В принципе, на приобретение всего этого и уходили все зарплаты отца и весь «приработок» с его несистемных, но случающихся «частных уроков». О его безразличии к бытовой стороне жизни – я уже писал. Потому средства для покупки «мысли» – всегда были.
В результате, с годами скопилось просто гигантское, как для частной коллекции. Количество книг, нотных изданий. Одних только грампластинок – насчитывалось (примерно, т.к. никто никогда их специально не считал) – свыше 5500 штук.
Что интересно: все это не просто коллекционировалось и «складировалось». Нет: книги – прочитаны, некоторое количество – просто «проштудировано». Даже затем – могло быть и продано или просто – отдано, подарено в какую-то библиотеку. Много нот и книг было передано отцом в библиотеку Музыкального училища Винницы. Абсолютно бесплатно. Где ими пользуются и до сих пор. Помню даже его «личный штамп» на первой странице нот, книг и партитур…
Когда я стал уже учиться в музыкальном училище – отец затеял некоторое … прореживание своих грамзаписей. И практически почти каждый вечер мы часами слушали симфоническую музыку в разных исполнениях. Думали, у кого лучше, у кого хуже и почему лучше или хуже интерпретация той или иной симфонии. Отбирали из 5-6 разных исполнений Сонаты, Симфонии или какого Концерта максимум – одного – двух исполнителей.
Думаю, что подобное «прослушивание-отбор» - тоже было немаловажным дополнительным фактором музыкального и образования, и воспитания. Тем более, что музыкальное произведение неизбежно анализировалось. Равно как и анализировалось исполнение. Штрихи, темпы, фразировка, агогика, артикуляция, всяческие исполнительские детали. Затем – многократное его прослушивание в разных вариантах. Отбор. Т.е. – воспитание еще и чисто «дирижерской ответственности»…
Вероятно, еще и потому, что отец все мечтал вырастить из меня … дирижера симфонического профиля, а вовсе не теоретика-музыковеда, «как получилось»…
Может быть поэтому в доме было просто «оглушительное» количество симфонических партитур, к которым лично сам отец и не обращался, и не рассматривал. Все это предназначалось… мне. Как будущий «фундамент» дирижерского ремесла.
Ноты – как правило, предельно и даже «запредельно» качественных издателей. Огромное количество переложений разной симфонической музыки. Переложения Симфоний – нами постоянно игрались В 4 руки. Вначале, естественно, было «что полегче»… Так – переиграны нами были добрая половина Симфоний Гайдна, Моцарта. Затем – все Симфонии Бетховена. Затем – все, что было из 4-х ручных Симфоний Мясковского, Шостаковича… Трудно уже вспомнить, сколько мы переиграли самых разных Квартетов. Где мне вменялось «сидеть на басах», т.к. мне надлежало, помимо скрипичного и басового ключей – свободно освоить еще и альтовый с теноровым ключи. Все это – мне сильно пригодилось уже затем.
Интересно то, что отец, имея все это богатство – был чрезвычайно, даже порой расточительно… щедрым: я имею в виду то, что грампластинки, ноты он давал всем, кто что просил. Конечно, в большинстве случаев – все это отдавалось назад. Бывали и потери (редко). Но некоторые грампластинки от многократного использования – только ухудшали свои звуковые параметры и просто начинали … шипеть.
Тем более, что отец, помимо основной преподавательской работы, очень много времени проводил, читая лекции о музыке и музыкантах в самых разных уголках Винницы. Тут были и заводы, и фабрики, просто какие-то рабочие общежития. Помню, что в маленьком зале ТТУ (Трамвайно-троллейбусное управление г. Винницы) отец чуть ли не «прописался». Часто на такие лекции-концерты папа брал с собой и меня: после его рассказа – мы садились за местное «клубное» пианино, и в 4 руки – играли подряд всю Симфонию вместо оркестра. Конечно, публике было интересно, что малыш с папой – играют вместе. Что-то было и воспитательно-познавательное уже для самих рабочих и служащих… Конечно, и я был весьма горд: взрослое дело, все «по-взрослому». Тем более, когда еще и аплодируют после игры…
На подобные концерты отец часто приносил с собой и использовал небольшой проигрыватель, но пластинки – всегда тащил собственные, из домашнего «фонда»… Так его коллекция – работала уже для людей, вообще далёких от музыки. Но, вспоминается мне, что эти работяги, водители, слесаря – искренно были заинтересованы и даже вроде как счастливы от таких «самопальных» концертов. И их даже «не смущала» сложность музыки Мясковского или Шостаковича, или Прокофьева.
В «собирании» книг о музыке – у отца были определенные критерии отбора. Просто «учебники» - были, но в весьма небольшом количестве. Предпочтение отдавалось либо специально-исследовательской литературе или – мемуарного типа. Я постоянно «рылся» в этой библиотеке: мне было интересно, что пишут о Мусоргском его реальные современники, что писал сам о себе А.К. Лядов… И т.д. и т.п. Потому – письма, мемуары, воспоминания, специальные исследования, авторские разработки, диссертации, теоретические изыскания в области гармонии, полифонии, общей эстетики музыки, музыкальная философия – вот примерная тематика и направление в коллекционировании и подборе книг.
Ноты же – преимущественно фортепианные. Узкоспециальной и методической литературы по разным оркестровым инструментам – у отца не было. Зато – представлены почти все наиболее известные (и даже малоизвестные) оперные клавиры (!), Струнные и Фортепианные концерты. Кантаты. Оратории, Разная вокальная музыка: полными собраниями сочинений – романсы, песни. Была специальная папка «раритетов» - ноты первых советских изданий периода 20-х годов…
На всех этих нотах – я и воспитывался: все это игралось лично и отцом, и мной, впоследствии – много дома музицировала Юля. Просто – вечером, или в любое свободное время – можно было достать, к примеру, томик сочинений Равеля, или Дебюсси, или любое сочинение Скрябина, Респиги, Хиндемита, Брамса. Баха, Шостаковича и … играть. С листа. Или – учить…
Сколько всего было переиграно… уже не вспомнить, и не сосчитать. Зато – дома всегда «под руками» было все, что нужно профессиональному музыканту.
Художественной же литературы, сравнимо со специальной музыкальной – было значительно поменее. Со временем появилось «подписное издание» Всемирная литература. Но в основном – художественная литература была представлена полными собраниями сочинений Чехова, Толстого, Горького, Лермонтова, Пушкина, А.Беляева. Отец регулярно покупал книги для меня. Учитывая возраст – у меня было просто огромная личная библиотека из приключенческой и военной литературы. Много «фантастики». Помню особый пиетет отца по отношению к В.Шекспиру: последний не просто читался, но – изучался. В моей памяти хорошо отложился эпизод, когда отец со мной именно ИЗУЧАЛ шекспировского «Гамлета» накануне гастролей Красноярского драматического театра. Чтобы я шел на спектакль и ПОНИМАЛ, о чем идет речь в сей насквозь философской трагедии. Мне тогда было 12 лет. Та же «участь» - постигла и «Ромео и Джульетту». Несколько позднее (чтобы «по уму было») – была проштудирована трагедия «Король Лир».
Хотя, в целом, можно сказать, что отец немного читал «чисто» художественную литературу: все же, предпочитая узкоспециальную. Но то, что «положено» знать высокообразованному человеку – все это он знал. Притом – знал в подробностях и деталях. Мгновенно мог оперировать данными из самых разных прочитанных им книг. Помнил тексты и диалоги из особо любимых им произведений Шекспира, Гёте.
Кстати, в чисто «философских» книг входила и … Библия. К собственно религии отец относился весьма … индифферентно. Тем не менее, все, что связано с убеждениями Духа, с Моралью веры – его интересовало. Равно как и учения Хатха-йоги, древнеиндийской и древнекитайской философии Лао-Цзы.
Для него библейская «история Христа» - воспринималась как судьба РЕАЛЬНОГО человека. Чувствовалось, что всю эту трагедию отец «пропускал» как бы … через себя лично. Любимыми главами у отца были: Евангелие от Матфея. Особенно 5-я глава, которую он знал наизусть, мог часто «философствовать на тему» изречений именно оттуда. Знал и любил Книгу Экклезиаста. С Ветхим Заветом – отец был просто хорошо ознакомлен: также мог совершенно неожиданно, но «к месту ввернуть» оттуда в канву разговора соответствующую цитату.
Интересовали папу книги по психологии и психиатрии, судебной психиатрии, психиатрической диагностики. Помню, и я «заразился» чтением подобного рода специальной литературы: хоть понимал и запоминал – мало, но любопытство брало своё.
Появления Рояля – стало огромным событием в нашей «холостяцкой» жизни. Это произошло еще на Свердловском массиве где-то в самом начале 60-х годов. Собственно, о рояле – фирмы Блютнер (Blüthner), 1939 года выпуска. Информацию о нем отец получил от пианиста – Й.Г. Липовецкого. «Диагностировал» инструмент – чудесный мастер-настройщик В.П. Стрельбицкий. Сей рояль находился в частном доме на Старом городе в семье вдовы какого-то «крупного, в чинах» военного. Был вывезен после войны из Германии (как трофей!). Рояль просто… стоял у них в доме. На нем – вовсе никто не играл. Более того: верхняя крышка рояля оказалась поврежденной: выбоины и подпалины в дереве… Оказалось, что хозяева этот рояль использовали в качестве … кухонного стола и ставили на его крышку… примус и керогазы…
Запрошенная хозяйкой за рояль цена – была просто фантастическая – 1400 руб. По тем временам (когда зарплата отца при полутора ставках нагрузки «тянула» примерно на 130 руб. в месяц – это было просто … нереально)… Тем не менее – отец «заболел»…
Он одалживал, где только возможно. Была, с болью в сердце, даже продана некоторая часть пластиночного и нотного «фонда» (с правом выкупа обратно со временем). И, в конце концов, – рояль таки переехал к нам. И во всех дальнейших наших семейных перипетиях-переездах уже нас «сопровождал в поездках».
Стоял этот красавец в большой комнате. Под днище – ставили тазик с водой (это была моя обязанность). Со временем, уже в Днепропетровске, роялю была сделан капитальный внешний ремонт: дыры и подпалины в крышках были заделаны. Все заново отполировано…
Звучал рояль просто превосходно. Конечно, звук словами описать трудно, но это было… НЕЧТО! Постепенно пришли к выводу, что на этом рояле лучше всего звучит любая классическая и «романтическая» музыка. Для исполнения современной музыки звук рояля был … мягковат, что ли.
Один раз у нас в гостях был Святослав Теофилович Рихтер. У него была двухдневная гастроль в Виннице. Не знаю, как это отцу удалось «затащить» к нам домой САМОГО Рихтера. Но это – факт: они в папой несколько часов сидели за этим роялем, «долбали» частями Сонату Листа Си-минор (поочередно). Что-то выясняли, даже … спорили. Я запомнил только… руку
Святослава Теофиловича: мне тогда было лет 12 всего. И Рихтер показался мне огромного роста, с огромными и толстыми пальцами. Первый пианист мира не постеснялся снизойти до того, что мне – он пожал руку при встрече, а бабушке – наклонился, и даже … руку поцеловал! Даже нашел время и интерес поговорить с ней о чем-то, когда мы на кухне пили чай с каким-то ее домашним печеньем. Я же на протяжении всего визита – ломал голову: как это Рихтер ухитряется протискивать свои толстые пальцы между клавишами… (Тогда, как помню, был под сильнейшим впечатлением от грамзаписи Токкаты Р.Шумана. Именно в исполнении С.Т.Рихтера.).
Рихтер был одет чрезвычайно просто: вроде - клетчатая рубашка, какие-то свободные, чуть ли не «зашарпанные» брюки. На голове – белая летняя кепочка. На вид – ну, просто… работяга с завода, и только!..
Так выглядел сфотографированный недалеко от нашего дома Первый Пианист мира – Святослав Теофилович Рихтер, когда он приехал с парой концертов в Винницу. Таким я его и запомнил и у нас дома. Простой, очень дружелюбный «дядька». Огромного роста. С огромными, «тяжёлыми» руками и … толстенными пальцами. Их «диспут» с папой мне был малопонятен и нетнтересен: мне было всего 11 лет. Я сидел в дальней комнате и редко «высовывался».
Рояль не знал «отдыха»: практически ежедневно по нем «молотили». Не я, так отец. Или – оба. В 4 руки. Потом рояль стала осваивать Юля, когда мы вновь переехали в Винницу. К сожалению, что-то произошло: поздней ночью как-то раздался «выстрел» - после обследования оказалось, что лопнула нижняя дека инструмента. «Куратор» инструмента и его постоянный настройщик был вызван немедленно. Виктор Павлович Стрельбицкий только горько вздохнул: ничего уже не сделаешь… Звук стал … тускловат.
Преподаватель
Конечно – у каждого, кто непосредственно учился у Николая Николаевича как учащийся или студент – отыщется свой незабываемый ряд воспоминаний. Действительно: он оставлял «после себя» неизгладимые впечатления на многие годы. И каждый при желании сможет вспомнить что-то свое. Интересное, печальное, забавное, и даже … шкодное. Поскольку у отца действительно был ряд характерных, сугубо индивидуальных черт, которые отличали его от преподавателей и педагогов, даже очень талантливых. Неизвестно, планировал ли Сам Господь Бог, рождая эту душу, что когда-то, пройдя ряд порой нечеловеческих мытарств, данный человек станет именно музыкальным педагогом – неизвестно. Более того: неизвестно, хотел ли сам Николай Николаевич становиться тем педагогом…
Потому здесь я постараюсь описать то, как папа занимался со мною лично. Поскольку, живя вместе, мы занимались музыкой в самом широком смысле этого слова и - ежедневно. И сказать, какой «предмет» превалировал – элементарная теория музыки, гармония, полифония или музыкальная литература просто… невозможно.
Кроме того, прошу прощения за то, что здесь не будет никакой… «хронологичности». И вот почему: в общей сложности отец занимался со мною музыкой примерно 14 лет. С приблизительно 3-х летнего возраста до середины 1967 года. В 1968-м, я, закончивший 8-летнюю общеобразовательную школу в Днепропетровске, также вслед за ним переехал в Винницу обратно и в возрасте 15,5 лет поступил в Винницкое музыкальное училище на теоретическое отделение. И наши домашние занятия с отцом постепенно, но… резко пошли на убыль: у меня было много текущих заданий, свой обширный учебный план из множества предметов. Рано утром (к 6 утра) я всегда уезжал к училищу, дабы занять класс для занятий, возвращаясь уже к ночи. У отца также была огромная нагрузка. Можно только сказать, что в некоторых случаях я мог «бесплатно консультироваться» по тем или иным вопросам. Тем более, что отец, упросил учебную часть составить расписание занятий таким образом, чтобы абсолютно весь перечень предметов, для теоретика являющихся обязательным для профессии – у меня в группе вел именно он, отец. Он понимал, что в соответствии с тогдашними советскими правилами подобное было недопустимо. Во избежание необъективности и «семейственности». Не знаю как, но в Управлении культуры г. Винницы ему пошли на встречу. Зная отца, как человека исключительной честности, объективности и понимали, что лично мне, сыну, мой отец никогда не будет «завышать оценки». Да так и случилось… Скорее наоборот: пресекая любые возможные слухи и домыслы, что «папаша вытягивает оболтуса сынка» - мой отец, что говориться, «драл с меня три шкуры». Чтобы все мои одногруппники лично видели, что никаких поблажек мне нет. Кстати, время показало, что отец был абсолютно прав в этом вопросе: людям «заранее заткнули рты».
Не знаю, в каких «педагогических» или каких «административных» целях мой отец однажды (это был уже 1969 год) утроил мне… «показательную порку». Случай этот довольно быстро стал известнее, типа «притчи во языцех». Опишу его полностью…
На втором курсе у нас, теоретиков, начался предмет – «Гармония». Естественно, мне, уже почти «прошедшему» сей курс в «домашних условиях» было значительно проще, чем моим же товарищам «по несчастью». Но «проехаться на халяву» мне отец не дал: зная, что все, чем занят курс мне хорошо известно, он «наваливал» на меня невероятное количество дополнительных заданий по проходимым нами всеми темам. Если все давалась одна-две задачи на неделю, то мне – целыми разделами. Если остальным надо было подготовить 2-3 «цифровки» - то мне – несколько страниц. Во всех тональностях и т.п. «издевательства»… И вот, однажды, когда я бежал на урок индивидуальной гармонии (класс №8, на втором этаже, где сейчас фонотека), я вдруг вспомнил – что я просто забыл сделать нужную «задачку по гармонии». Благо – практика есть…
Не отходя от подоконника – я быстренько «намалевал» оную. Тем более, что к тому времени практика у меня была вообще… пижонская: подписывать голоса не по вертикали, а по – горизонтали. Т.е. при данном сопрано – подряд писался весь альт, затем – тенор, затем – бас и последнюю очередь подписывалась снизу уже «цифровка». Так я и сделал: пару минут – и задачка решена. Но… когда на уроке очередь дошла до задачки, отец сердито буркнул: «Тут нет … музыки!» И – «влепил» мне «два балла». В журнал. И это при том, что формально – в той задаче не было ни единой ошибки… Просто отец постоянно требовал от меня писать еще и МУЗЫКУ в тех четырехголосных задачках по гармонии. Заботиться об естественности и мелодических линиях средних голосов и проч. и проч. Думаю, понятно – степень моей ярости просто зашкаливала…
Вот так «по физиономии», да еще и «ни за что» - я еще не получал… Но это – только первая половины «беды». Вторая – заключалась в том, что с меня – сняли стипендию за этот прошлый месяц с «неисправленной двойкой». (Было такое правило в тогдашнем училище). А стипендия – это не много ни мало – целых 20 рублей! По тем временам – это целое состояние (!). Сегодня большинству непонятно, что такое 20 рублей… Для примера: студент платил 70 копеек (!) в месяц за – месяц проживания в общежитии. Завтрак – можно было «уложить» в 11-13 копеек, обед – в 32-47 копеек. А тут - …
Естественно. По училищу «поползли слухи», в которых я фигурировал по меньшей мере, как болван, прогульщик, «двоечник» и проч. и проч. Всякое нелестное… Это – реально произошедший факт. Пусть для кого-то – анекдотический. Но – не для меня. Тогдашнего…
Конечно: этот эпизод можно было мне и не описывать здесь, но мне уже с сегодняшней позиции кажется, что он также дает дополнительный штрих к рассказу о моем отце – Педагоге. Именно – с Большой буквы. Заносчивых детей – надо учить. Понятными для них методами. Кроме того – такое «вколачивание» в меня «по второму, по третьему разу» - принесло плоды: как я уже говорил, после подобной «муштры» - в Консерватории на лекциях специальных предметов, пройденных мной у отца, можно было уже отдыхать.
Следует не забывать – профессионально музыкой отец мой стал заниматься достаточно поздно. Его любительские занятия на аккордеоне в Австрии, затем в армии, первые попытки сочинения пришлись на уже абсолютно зрелые годы. То, что Д.Д.Шостакович направил его поступать учиться в музыкальное училище, говорит только о природной талантливости отца. Шостакович увидел потенциал.
Отец ведь предполагал заниматься… композицией. Даже не подозревая, насколько это сложное ремесло как таковое вообще. И сколько всего нужно знать, усвоить и уметь, какую академическую школу надо пройти «до того, как начать марать бумагу»…
На исполнительский факультет (пианист) – отец явно «не тянул»: покалеченная левая рука, да и… поздновато начинать осваивать рояль практически «с ноля», когда руки – уже сформированы, кости – «закостенели» и время для приобретения базовых умений пианиста давно прошло. Недаром впоследствии сам отец теоретиков музыки называл… недоделанными пианистами. Или – «пианистами-неудачниками». Тут был определенный и личный «подтекст»… Пояснял это так: хотел абитуриент поступить на фортепианный факультет. Но – «не тянет», по мнению вступительной комиссии. Потому – предложили на теоретический… Вынужден был согласиться, лишь бы поступить вообще.
Особенность профессионального образования композиторов в музыкальных учреждениях такова, что композиторы, по сути – те же теоретики. У композиторов добавляется еще один предмет – класс композиции. Уроки – всегда индивидуальные, один на один с педагогом. Во всем остальном композитор просто обязан пройти тот же усиленный курс музыкальной теории и музыкальной литературы, специализированный курс игры на фортепиано. И когда отец в начале Марта 48-го года оказался на первом курсе музыкального училища, обнаружилось: он практически ничего не знал из того, что просто обязан знать каждый музыкант, независимо от его специализации.
Как то вышло «само собой, что в силу ряда объективных обстоятельств отец просто… «застрял» в среде именно теоретиков. А вот дальнейшая «судьба» того теоретика по окончании образования – быть… педагогом. Преподавать. Либо в музыкальном училище, либо – в ВУЗе. Нравится тебе то, или нет – это уже значения не имело: выпускник получал направление на конкретную работу. Обязан был приехать в совершенно иной город. Представиться в учебной части и приступить к… преподаванию.
(Кстати – и композиторы, за редчайшим исключением – никаких «привилегий» по отношению к теоретикам не имеют: они по окончании также были обязаны… преподавать те же музыкально-теоретические предметы. А уж как кому «повернет-повезет» в дальнейшем…)
Потому отец, можно сказать, скорее оказался на педагогической работе, но вовсе не стремился к ней. И это – факт. Иной вопрос – что педагогика у него… получилась! Значит, вероятно, у него была к тому изначальная предрасположенность, о которой отец и знать то не мог вовсе…
Более того: отец даже категорически… ненавидел то, что называется «педагогическая методика». Хотя, естественно, сам прошел весь необходимый курс по сей дисциплине в рамках учебного процесса в музыкальном училище. Сдавал зачеты и экзамены. Была у него и обязательная педагогическая практика, как у всех студентов. Тем не менее, я отлично помню, что отца приводила… в ярость даже само упоминание о «необходимости методики преподавания». Парадокс?
Не знаю. Вероятно, он как-то «стихийно» понимал, что нужно, когда нужно и как нужно работать с людьми и уже сам «выстраивал» собственную педагогическую линию поведения как себя вести в каждом конкретном случае. Хотя, естественно, всегда выдерживал план занятий по предметам и требования. Сам составлял рекомендации к учебным планам, высылал их на рецензии в Министерство…
Например, для отца было просто… мучением составлять и тем более писать многочисленные, как он называл, «бумажки»: планы календарные, планы поурочные, разные «методические» выкладки и проч. Он откровенно мучился оттого, что это надо делать каждый год. Тем не менее, мне доподлинно известно (видел сам) – что даже для наших с ним домашних, сугубо семейных, индивидуальных занятий отец… готовился к занятиям со мной! У него был… журнал (!). Для занятий со мной, повторяю. И он планировал в тот журнал наперед – чем он будет заниматься со мной завтра, послезавтра, через неделю или месяц.
Вообще очень интересно, как отец готовился к занятиям. Будь то – для уроков в музыкальном училище, или со мной лично. Конечно, «шли в ход» разные ноты. Клавиры и книги – просматривались им, анализировались, листались, что-то (редко) – даже выписывалось в специальные тетрадки. «Выговорившись» на лекциях, дома он много… молчал. Временами – рассеянно, но сосредоточенным взглядом мог смотреть… в окно. По лицу же видно было, что он… что-то запоминает, усваивает, чтобы применить это впоследствии.
Домашние его занятия со мной были практически ежедневными. Утром и до вечера – каждый из нас был занят своим делом. У меня – школа - гулянка – уроки. У отца – поездка на работу, еще какие- то его уроки, лекции (также, и где-то за пределами училища) – приезд домой. Маленький «продых» (для него), или вообще без него и… Папа «брался за меня»…
Не буду врать: боялся я этих уроков: суровый был преподаватель, да тем более – сам (САМ!) папа. Конечно, сказывалось и то, с каким настроением он вернулся после целого дня работы, что еще случилось в семье и вне ее, что в очередной раз «отчебучил» мой младший брат, каких «двоек-троек» я нахватался в общеобразовательной школе, что там мне в дневник понаписали школьные педагоги, что ему о нашем поведении успела рассказать бабушка. Потому начало занятия как правило, было весьма напряженным. Для обеих сторон. Тем не менее – буквально почти сразу, общая гнетущая атмосфера как-то… развеивалась. Вероятно потому, что мне искренно нравилось писать диктант, отгадывать интервалы, аккорды и ноты. (С этой «разминки» всё и начиналось). У меня – получалось. Отец – «отходил» от работы и прочего «бедлама»… Кроме того сказывалось и то, что им очень правильно и последовательно был разработан сам общий и конкретный план занятий со мной. Потому довольно быстро я развивался в плане Сольфеджио, Гармонии и Анализа музыкальных произведений: все было согласовано отцом еще до начала занятий.
Вероятно – это была единственная его «методика преподавания» - предельно тщательно обдумать все «входящие»: что надо, что он может, степень одаренности (или нет) данной особы…
Как было сказано выше – занимался он со мной ежедневно. Включая выходные дни. Пропуск занятия – был чрезвычайно редок. Такое было только на каникулах. Летом – у меня пионерлагерь, затем – поездка на море. В Августе – уже снова папа начинал меня «терзать». Зато зимой – обязательная поездка в Ленинград и никаких занятий вообще! Блаженство!
Занимался со мной отец сольфеджио – гармонией – анализом форм как-то … одновременно. Как бы отдельно – стоял сам диктант. Конечно, поскольку занятия были индивидуальные, по «личному графику», то по части сложности диктантов я «шел» значительно впереди моих сверстников. Прошу меня правильно понять: я вовсе не хвастаюсь. Так были построены занятия. Такие они давали результаты.
К примеру: я хорошо помню, что однажды, когда мы жили еще в Днепропетровске, я чем-то серьезно отравился и меня затащили в инфекционную больницу, где я блаженствовал недели две: в школу – не ходить, дома – занятий нет. Но! Ежедневно (!) папа приезжал ко мне в больницу (в другом конце огромного города) и ежедневно продолжал… заниматься со мной. Правда – уже без инструмента (его просто не было в палате). Но вся остальная «бумажная» сторона, связанная с задачами по гармонии – проводилась. Помню (почему запомнил – сам не знаю), что именно в той больнице отец мне пояснял модуляции Первой степени родства. Мне было 14 лет. Вероятно потому, уже на «стационарных» уроках в музыкальном училище чисто теоретические дисциплины мне давались чрезвычайно легко. Да и на Консерваторию это повлияло: я «ехал» на том, багаже, который был в меня «вколочен» еще в детстве.
Эти занятия со временем, как оказалось, выработали у меня приобретенный абсолютный слух. Природного абсолютного слуха – не было ни у меня, ни у отца. Был – приобретенный абсолютный слух. Впоследствии позволивший мне уметь «слышать» практически любые клавиры и не особо сложные партитуры «в красках – тембрах», не играя их себе на инструменте совсем. Тут может будет уместно рассказать, как у себя отец «вырабатывал абсолютный слух». Со стороны это может показаться смешным, но он… запоминал, как звучат те или иные ноты. Этим он стал заниматься еще… в армии. Как рассказывал сам: «Возьму я ноту «Ля» на аккордеоне, и … слушаю. Слушаю – слушаю… На меня – косятся, как на идиота. А я – слушаю. Впитываю. Вероятно, так у него и вышло, когда Д.Д.Шостакович взял трезвучие того Ля-мажора на инструменте, то отец и выпалил, что «чувствовал», даже толком не зная, что нужно было отвечать вообще…
С позиции сегодняшнего дня я могу утверждать: мой отец сам нашел единственно правильный способ развивать слух и гармоническое чутье у будущего музыканта. А именно: не делать различения между сольфеджио и гармонией – полифонией. А все – как дополнение одного другим. Все должно быть «в куче».
Довольно много времени уделялось гармоническому анализу: отец доставал с полки ранее намеченное произведение (т.е. он заранее знал, какие в нем будут трудности, «посильны» ли они мне) и начинался процесс… «отгадывания функций». Подбор произведений делался им так, что он мог попутно пояснить и… новую «тему» по гармонии. Тут же ее «подтвердить» сыгранным материалом. Несколько раз дать мне самому «понять», что я столкнулся с чем-то новым, и это новое звучит так-то, а называется – так-то. Повторяю: я только сейчас, спустя десятилетия сам понял: что план БЫЛ. Притом – тщательнейшим образом разработанный.
И если в детстве (буквально), – гармонический анализ был не сложен (Гайдн, потом – Моцарт), Бетховен – затем уже «шел на Ура!». Когда закончилось «бетховенское «ура» - место его надолго занял Шуберт и Шопен. Затем – Лист, Вагнер. И – «пошло-поехало». Вплоть до А.Н.Скрябина и С.С.Прокофьева.
В конечном счете, мы с отцом превратились в … «товарищей по несчастью». Т.к. уже совместными усилиями «обмозговывали», с чем мы столкнулись, на сей раз уже оба.Я страшенно гордился, когда отец, после размышлений и даже споров соглашался со мной. Даже некоторые, уже мной придуманные определения в области гармонии и анализа музыкальных форм отец вносил в свои «учебники».
Разумеется, что «чисто-теоретические» дисциплины уже в Консерватории – я мог… спать. Что я и делал, бездельник. Правда, уже в Консерватории мой педагог по гармонии (проф. Фрида Исааковна Аэрова) видя, что мне «слишком все легко дается» - заставляла меня играть последовательности… вплоть до автоматизма. В любых расположениях, во всех тональностях. «Чтоб тебя ночью с койки сорвать – а ты играл»!
Формально, до поступления в музыкальное училище, я не закончил полного курса детской музыкальной школы. Мне как-то «не везло» с преподавателями по классу фортепиано: педагоги почему-то бесконечно менялись, мне было очень неинтересны простейшие «долбильные безмозглые» пьесы. Этюды (за исключением Шопена и Листа) – я попросту… ненавидел. Всегда хотелось играть совершенно иное. Тем более, что дома нот – море разливанное. Потому я «отводил» душу тем, что просто играл огромное количество музыки с листа, учил те ансамбли, которые мы ежедневно (почти) играли с отцом дома, а вот педагогический репертуар я учил по принципу «тяп-ляп». По переезду в Днепропетровск оказалось, что музыкальная школа находится на противоположном конце года и от жил массива на правом берегу Днепра, где мы жили, ехать только до центра (где и музыкальное училище отца, и моя музыкальная школа) – надо более полутора часов в один конец. На троллейбусе. Через огромный мост через Днепр (что само по себе – для мальчишки было и интересно, но – занимало ТРИ часа только на поездку). Я «походил» в ту школу пару месяцев (в 5-й класс). Затем отец меня «забрал» и все дальнейшие музыкальные занятия сосредоточились исключительно дома.
Потому дома, к имеющимся «непреклонным» занятиям теорией музыки – прибавились занятия уже … чисто фортепианные. Так отец стал еще моим педагогом и по классу фортепиано. Это разговор отдельный…
Как я уже отмечал – отец лично сам, хоть и играл весьма прилично на фортепиано, никак и не претендовал на «чистого» пианиста. И как чисто педагог-пианист он не знал, да и не мог знать особенностей преподавания именно фортепиано. Тем не менее – мне надо было как-то продолжать осваивать фортепиано. И отец взялся сам составлять для меня программу и временами контролировать, что же я выучил уже как «пианист».
Сам же отец предпочитал заниматься со мной исключительно… музыкой полифонических направлений. Так, были переиграны, скорее – «передуманы» все двух и трехголосные Инвенции Й.С.Баха. Огромное количество отдельных пьес из его Английских и Французских сюит. Всерьез занимались изучением более-менее «посильных» для меня пьес из «Хорошо темперированного клавира». Обязательно подчеркиваю, что разучивание этих пьес носило скорее также характер теоретического изучения «конструкции» самой музыки. Но вот вопросы «как сыграть» - отсутствовали вовсе. Постепенно дошло время и до игры полифонической музыки Д.Шостаковича и Р.Щедрина. Но до пианистического, исполнительского уровня исполнение не «дорастало» никогда.
Для «развития беглости» отец меня заставлял играть Этюды Черни. Хотя сам относился к ним же, как к … не музыке. О чем и высказывался неоднократно. Помню, как папа вынудил меня ежедневно ровно один час играть все 60 упражнений Ганона…
Со временем, когда отец занимался своими делами в соседней комнате и меня не контролировал, я приноровился: поскольку каждую пьесу положено играть ровно 1 минуту, я ставил на пюпитр какую-нибудь приключенческую или «шпионскую» книгу. Начиналась новая страница – начиналось новое упражнение. Заканчивалось чтение второй страницы – заканчивалось упражнение. Страницы синхронно переворачивались в обоих «сборниках». Так я прочел весьма приличное количество разной литературы «под аккомпанемент Ганона», тем более, что мой подростковый возраст требовал именно приключений, фантастки и проч. соответствующей литературы. А вот как повлияло это чтение уже на развитие моих фортепианных способностей – ответить затрудняюсь. Вероятно, отец уже тогда, когда мне было лет 14-15, понял: пианистом мне не быть. Вероятно, тогда у отца и «закралась» мысль «делать из меня … дирижера», на худой конец – теоретика…
Отец купил… трубу. Неплохой инструмент, из томпакового металла, приличной фирмы, но подустаревшей конструкции. Нашел преподавателя-духовика, который дал мне несколько первых уроков: как держать инструмент, как извлекать звук и проч. Поначалу мне нравилось заниматься на трубе. Естественно, я сводил с ума и домашних, и соседей – в Днепропетровске мы жили в стандартной пятиэтажке - «хрущевке». Но очень скоро от занятий на трубе пришлось… отказаться. По причине… абсолютного слуха, который к тому времени выработал у меня отец и… строем инструмента in B. Т.е. я видел в нотах одно, но слышал и «внутренне понимал» – иной звук: на тон ниже…
Пока пьесы и упражнения были несложными – я их легко дважды транспонировал: как мысленно, так и аппликатуру на самой трубе. Но вот по мере усложнения пьес, учитывая мое постоянное желание играть только все новое и новое и «с листа», голова не успевала «пересчитывать» это транспонирование в соответствии с аппликатурой и начинала просто дико болеть. К тому же времени развился у меня и сильный гайморит (следствие «ленинградского» рождения, где заболевания носа – есть норма). Трубу пришлось продать.
Но некоторые навыки игры сохранились и пригодились мне уже позже (пробовал «дуть в баритон и тромбон, тубу»), и даже…. в написании аранжировок. Значительно позднее. Когда пусть и в малой степени, но сам лично знаешь хоть какие-то принципы звукоизвлечения из конкретного вида музыкальных инструментов.
Отец в 1967 году поехал снова в Винницу. Вначале – один. Мы втроем почти год жили в Днепропетровске. Вместо отца – приходила заниматься со мной Юлия – тогда еще студентка 4-го курса фортепианного отдела Днепропетровского музыкального училища. Будущая вторая папина жена. Мы только лишь на 10 лет различались в возрасте. Хоть у Юли и было конкретное поручение – заниматься со мной гармоническим анализом и диктантами в его отсутствие (что и делалось. Поскольку я обязан был представить отцу реальный отчет. Притом не только я, но и Юля также) – но я, будучи уже в 8-м классе школы – страшно увлекся собиранием и слушанием рок-н-роллов той поры. Чем уже и сам «пичкал» ту бедную Юлю, когда она приходила к нам, приобщая ее, пианистку «академической выучки», к «современному прекрасному»… Тем более – отца дома нет. Можно «врубить на полную громкость»…
Помню, что отец договорился с одним из преподавателей училища в Днепропетровске, и я с половину года примерно пару раз в месяц ездил брать уроки по дирижированию (вроде как «частным образом»). Занимались мы нечасто, в актовом зале училища. Мне были показаны основные схемы и «дирижерские приемы». Помню, преподаватель кусочками ваты на занавеске прямо на сцене размещал контуры нужной «сетки», и я – терпеливо махал. Иногда – приглашали даже аккомпаниатора. Я «махал» уже под реальную музыку…
«Вершиной» и «экзаменом» для меня в Днепропетровске стало мое «дирижирование» моцартовской «Маленькой ночной серенадой». Не знаю, кто и кем управлял, но на сцене сидели 4 студента (квартет) и честно сыграли все 4 части. Я был скорее напуган, чем польщен вниманием. Будучи по природе человеком скорее застенчивым, мне тяжело было «прятать глаза» от 4-х пар глаз музыкантов, которыми надо было управлять!.. Правда впоследствии те днепропетровские навыки мне пригодились, когда я, проработав преподавателем в Винницком музыкальном училище все же расстался с «педагогическим поприщем» и ушел… на «чисто» дирижерскую работу. И у меня, несмотря на явный пробел в области специального образования, стало что-то получаться в плане управления.
Как говорится – «вода камень точит». И уже мои практически ежедневные репетиции с оркестром как-то… сами «отрабатывали» ту необходимую для дирижера технику. Во всяком случае, моим музыкантам было понятно. Другим – также. А вот «как надо правильно» с точки зрения «академической выучки» - меня никогда не заботило. Мне был важен результат. Тем более, я сам себя «успокаивал» тем, что Герберт фон Караян вообще… не дирижирует в привычном понимании. А, закрыв глаза, где-то «щастает руками в пространстве», но звучит – убедительно. Тем более, что именно «караяновские» записи у нас с отцом всегда «стояли на первом месте» в плане исполнительства симфонической музыки.
Справедливо разумея, что дирижеру и теоретику желательно лично «пощупать» технику игры на разных музыкальных инструментах, обязательно участвовать в пении в хоре, мой отец всячески поощрял меня, когда я проявлял интерес к игре еще на чем либо, кроме фортепиано.
Так, поступив на первый курс музыкального училища на теоретическое отделение, очень скоро, буквально через месяц – мне сильно возжелалось… играть в студенческом симфоническом оркестре. Вопрос стоял: на чем? Отец придумал интересный «ход»: я занимаюсь по сольфеджио и гармонии со студентом-струнником с четвертого курса (контрабасист), а он, в свою очередь, дает мне уроки игры на контрабасе.
Так мы и поступили: раз в неделю занимался я с контрабасистом, «натаскивая» его к поступлению в Консерваторию, а Семен (так его звали) – занимается со мной или раз в неделю или чаще. Зато через пару месяцев занятий на контрабасе я, счастливый и гордый до невозможности, уже … тащил огромный ящик со струнами прямо на… репетицию симфонического. И хоть толком умел воспроизвести относительно чисто несколько звуков в полупозиции – стоял и что-то пытался «подыгрывать». Благо: рядом стояли пара настоящих контрабасистов и «тянули партию», и за них всегда можно было «спрятаться». Помню вселенский свой ужас, когда я уже пришел, поставил свой контрабас, начало репетиции. А студенты – так и не пришли. Оба. И мне – предстояло самому все играть…
Наверное – я никогда не был столь… мокрым от напряжения… Тем более, дирижер был… дядя эмоциональный (Ледяйкин Ю.М.), мог и партитурой или пультом зашвырнуть, если не то «пилишь»…
К концу первого полугодия мне также захотелось хоть как-то освоить виолончель. Папа договорился о нескольких постановочных уроках с блестящим нашим преподавателем-виолончелистом, своим «не-разлей-вода» товарищем – Романом Ивановичем Семко. Конечной моей (нашей) целью было – не стать виолончелистом, но «набраться навыков» хотя бы для сносной игры в струнных ансамблях. Что, в общем-то, и было достигнуто: я с удовольствием играл (с переменным успехом, правда) в составе несложных трио и квартетов со своими же сокурсниками. Настоящими уже скрипачами и альтистами.
Также отец всячески поощрял мою любую ансамблевую игру. Да и мне самому это нравилось. Потому практически со всеми инструменталистами, кому был нужен аккомпанемент – я играл и играл. Со всеми подряд: с народниками, духовиками, струнниками. Думаю, что каждому музыканту, вне зависимости от его специализации, совместная игра в ансамблях, оркестрах, непременная и постоянная «читка с листа» - есть обязательнейшая составная часть его профессионального образования.
Суммируя сказанное выше, можно сказать, (или повторить), что отец со мной занимался музыкой комплексно. Специальная «дисциплина» как Музыкальная литература – дома не преподавалась. Более того: отец сам предмет «музыкальная литература» (не для всех ушей, разумеется) – называл: «болтологией», «трепологией», «болтовней». Но забавно – сам же… преподавал абсолютно все виды той самой музыкальной литературы в Музыкальном училище.
Дома – рассматривалось какое-то конкретное произведение. Либо оно мной игралось лично (как часть «фортепианного репертуара»), либо – как одно из сотен и сотен произведений, которые мы с папой играли в 4 руки ансамблем. «По ходу дела», сидя за одной клавиатурой, папа мне что-то всегда рассказывал. Речь шла и о самом композиторе, и о его времени, окружении, знакомых, об особенностях данного произведения, которые мы взялись играть в данный момент. Рассказывалось то, что принято называть «История создания». Конечно, мне было интересно. Тем более, что отец читал и знал очень много и мог мгновенно найти огромный ассоциативный ряд и «выколупать» множество интересных, а порой и просто забавных и познавательных подробностей.
Кстати – именно так живо, ярко, как будто он сам искренно переживает происходящее – он и преподавал всегда. В том числе и в училище, в Институте. Т.е. его речь всегда была очень эмоциональна. Даже – актерская. Было заметно, что все, о чем он говорит – им лично как бы не только продумано, но и прочувствовано. Вероятно, здесь кроется причина того, что студенты его искренно… любили. Просто – тянулись к нему, как к более взрослому человеку-товарищу. Которому можно рассказать такое, что и родному человеку боязно. И рассказывали. И – делились сокровенным. Зная – никогда и ни при каких обстоятельствах услышанное им не будет ни разглашено третьей стороне, ни, тем более, «запущено во вред» самому «исповедующемуся».
Оригинально, но его искренне любили даже… «хронические двоечники», которых он нещадно «гонял» на зачетах и экзаменах и пересдачах. Вероятно, даже откровенные лентяи чувствовали, что ругань в их адрес от отца исходит вовсе не от того, что педагог хочет их … оскорбить или унизить. А – от страдания. От со-страдания, от попытки заставить данного человека стать лучше, добрее, любознательнее, наблюдательнее, честнее… Отец говорил: – «Поставить «тройку» - это… предать человека»…
И он не только говорил, но – поступал так. Некоторые вспомнят, что порой, прямо на экзамене отец мог спросить у студента: «Сколько ты хочешь?». С точки зрения «классической педагогики» - этот вопрос можно «расценить» чуть ли не как … преступление. Но, досконально зная, что стоит за этим вопросом. Он предлагал человеку самому себя оценить. И, отлично разбираясь в людях – всегда видел: кто перед ним стоит. Карьерист – обманщик, просто лентяй, или человек талантливый, но в силу ряда причин – просто не подготовленный в данный момент.
Как педагог – отец «уходил» как-то… постепенно, что-ли… Ввиду возраста, а затем – и внутригосударственных «планов» по сокращению всего, что связано с культурой педагогическая нагрузка у отца в Институте неумолимо сокращалась.
Его вытесняли более молодые. Сокращались «часы», отведенные на предметы. Он все чаще и больше сидел дома, ощущая свою… ненужность. Ему было очень тяжело и как-то… беспомощно. В характере все больше проступала «ворчливая нелюдимость». Сам просил, чтобы к нему «поменьше ходили».
Тем не менее, может, даже вопреки времени – отца до сих пор помнят и любят. Прежде всего, те, кто действительно за эти десятилетия был «его» студентом.
|
