90-летию со дня рождения
Николая Николаевича Юхновского
посвящается
«В переборах серебряных струн слова
Обретают права
Иные.
В перекатах небесной арбы гроза,
Как слеза,
Стынет».
Юрий Афанасьев
Николай Николаевич Юхновский (младший)
Мой отец
Вместо предисловия
Хочу сразу сказать: «паровозом» и «толкателем» самого процесса написания мной этих воспоминаний – есть Владимир Михайлович Синицын. Именно он, несмотря на множество собственных проблем, возраст, занятость, находит время, силы, изыскивает средства, чтобы поддерживать «на плаву» саму память о действительно ВЕЛИКОМ педагоге, каким и был, в сущности, мой отец для нескольких тысяч его студентов и для меня самого. Без Владимира Михайловича так бы всё это и ушло навсегда в прошлое.
И что приятно – в наше абсолютно ДИКОЕ и НЕКУЛЬТУРНОЕ время – на эти «Вечера памяти» приходят не только бывшие ученики моего отца, но и совершенно НОВЫЕ молодые музыканты.
Здесь же надо лишний раз подчеркнуть то, что Библия, утверждающая, что «Вначале было Слово» - права на все 100%: пока есть Слово (о человеке – в том числе) – есть Дух.
Стало быть – пока я пишу это, пока кто-то, возможно, будет это читать – ЖИВ дух моего отца. Он это «чует», «слышит», «понимает». Выходит – он совершенно НЕ ЗРЯ прожил свою трудную, местами – просто … дикую жизнь. И это – отнюдь не пустые слова.
Достаточно подробная «автобиография» моего отца содержится в записи Ольги Михайловны Терлецкой (его последней жены). Мне неизвестно, как и «по каким крупицам» Ольга Михайловна собирала те сведения. Я не могу их ни дублировать, ни комментировать. Ряд сведений, изложенных там – мне не был известен. А некоторые моменты из биографии отца мне запомнились несколько иначе. Это неизбежно: прошло столько лет. Кое-что уже и сам отец подзабывал. Очевидно, стал забывать и я.
Мне кажется, что О.М. что-то напутала в фамилиях родственников по линии матери моей бабушки. Но все это – малосущественно.
Когда мне самому уже за 60 – многие воспоминания поистерлись. Потому – я заранее прошу прощения, если я упустил то, что помнят и знают о моём отце другие люди. Могу наошибаться в точных датах… Многое, конечно, окрашено уже моим НЫНЕШНИМ пониманием, хоть я и постараюсь быть максимально объективным.
Да и столь ли интересны воспоминания отдельного человека, которые носят сугубо ЛИЧНЫЙ характер? Ведь для меня мой отец – всего лишь ПАПА. Папа, которого я и уважал, и боялся, иногда – люто ненавидел. Всякое бывало… Часто – даже я и не понимал его вовсе. Просто подчинялся, как положено в семье: «старшему по званию»…
Но когда прошло уже много времени с момента его смерти, когда я ежегодно (каюсь! – редко хожу к нему теперь уже на кладбище) – среди сумятицы и вороха мыслей в голове, когда ВПЛОТНУЮ видишь его могилу, мне всегда и ПОСТОЯННО видится только один «кадр»: Свердловск. Год, вероятно, 1957-1958й. Очередная отцовская командировка, в которую он всегда и обязательно брал меня с собой. «Дом колхозника» - (это самый дешевый вид гостиниц в советское время). Огромная общая комната. Кроватей так на 20-30. Поздний вечер, или даже уже ночь. Кроме нас двоих в большой комнате – никого. На потолке – единственная «голая» лампочка на шнуре. Примерно в центре длинного ряда кроватей (подальше от дующего окна) – лежу я, закутанный одеялом по самую макушку.
Зима. Холодно. На моей кровати рядом – сидит мой отец. И читает мне книгу про… «трехногого кота»…(как потом я уже понял – это была книжка Р. Киплинга).
Семья и детство моего отца
Конечно: все, что изложено мной ниже – восстановлено из тех крох информации и разрозненных воспоминаний, которые мной были получены в самое разное время от родных и близких.
В нашей семье (до моего отделения «на самостоятельные рельсы») как-то было не принято много рассказывать о предках и их судьбах.
Вероятно, потому, что после развода с матерью в нашу, чисто «мужскую» семью: отец, я и мой брат – из Киева, просто как нянька и чуть ли не домработница – приехала мать моего отца – Майхровская Мария Марцеловна. Это было – самое начало 60-х годов.
И всю «женскую» часть по воспитанию детей, обеспечению элементарного быта – на свои маленькие и очень хрупкие плечи (она была и в самом деле маленького роста) взвалила моя бабушка – человек довольно замкнутый, малоразговорчивый. Сказывалась весьма тяжелая ее собственная судьба. Никогда она не порывалась специально что-то рассказать «из семейной хроники». Все – урывками, по случаю…
Только со временем, когда я сам стал постарше, полюбопытнее и стал более целенаправленно расспрашивать – все более-менее «улеглось» хоть в какую-то общую картину.
Итак: семья моего отца. Папа мой родился в Киеве. 8 Февраля 1924 года. Оба его родителя – поляки по национальности. Отец отца – Николай. Вроде – Васильевич. Семейство Юхновских – ведет начало от обрусевших поляков, может даже, и из каких-то дворян. В Псковской обл. есть две деревни-городка: Юхново и Юхновка.
Бабушка моя говорила, что, вероятно, когда-то, еще веке в 18-м, это принадлежало каким-то Юхновским. Графьям. Затем – вроде состояние было то ли промотано, то ли - проиграно, и один из рода Юхновских был направлен учиться на … железнодорожного инженера-машиниста. Тут следует учесть, что в начале XIX века железнодорожник – не просто профессия, а профессия чуть - ли не … «дворянская». Особенно – работа не в депо у механизмов, а именно – работа машинистом, инженером. Дело-то по тем временам - новое. Однако никаких ни документов нет, да и рассказывалось бабушкой это все нехотя, как бы … с опаской: только потом я сообразил, что для советских людей был ряд «тем», о которых лучше было и не говорить, и не вспоминать. Потому у меня нет никакой точности в освещении нашей «генеалогии» и взяться ей неоткуда.
Познакомились предки моего отца – именно по «профессиональному» признаку: все родные по линии матери моего отца – так же железнодорожники. Мама моего отца (моя бабушка) – полька, родом из г. Лодзь, Польша. Она родилась в 1897 г. Ее семья (Майхровские) – перебралась в Россию еще до Революции 1917 г., когда и Киев, и часть Польши – была частью Российской империи. Мария Марцеловна хорошо помнила подробности «безвременья» гражданской войны. Мне забавно было слушать ее рассказы о систематической смене власти в Киеве в 1922-23 гг. Знать бы, что в XXI веке – все повторится.
Бабушка моя вышла замуж за железнодорожника-машиниста Николая Васильевича Юхновского (из польской семьи довольно древнего рода). Как оказалось, семья Юхновских в Киеве была очень обширная, родных самой разной степени родства – было очень много. Тем не менее, учитывая специфическую «национальную» обстановку и негативное отношение к полякам со стороны СССР (особенно после позорного «похода» Тухачевского на Польшу в 20-х) – все Юхновские «прятали» свою национальность и в паспортах записывались «украинцами».
Разбросанные по всему Киеву и его пригородам, родственники старались максимально ограничить общение друг с другом, «в гости» практически никто ни к кому не ходил. Сознательно «жили тихо» и обособленно.
Помню, меня сильно удивила реплика моего отца уже где-то в 90-х, когда он заявил, что «народный депутат Игорь Рафаилович Юхновский» приходится лично мне – каким-то там … «троюродным дядей на киселе»… Был в роду некий Рафаил Юхновский, вроде – перебрался на территорию западной Украины (восточной Польши) еще в канун Революции 1917 года. Хотя никто «из наших и ихних» никогда не встречался. Родственники и не переписывались, и не виделись.
И, учитывая эту специфическую замкнутость, привычку «не высовываться во избежание проблем» - дома как-то и не было принято особенно «распространяться» ни о предках, ни о родословных, ни о «национальных признаках».
Знаю: и отец и бабушка отлично знали польский язык. Правда, дома на нем никогда не разговаривали. Но – постоянно читали: бабушка – имела и привезла с собой целый ворох книг на польском языке (часть – еще дореволюционного издания), а отец – десятилетия выписывал польские юмористические и чисто музыкальные журналы (тогда в СССР это разрешалось).
Про деда Николая – я не знаю практически ничего. Со скупых слов отца и бабушки – понял, что дед был очень суровым человеком. Даже до жестокости. По профессии – машинист грузовых паровозов. Работал от киевского депо. Судьба деда мне неизвестна. Есть две версии: он или пропал без вести или в самом начале сентября 1941-го, уйдя в очередной рейс, где и, вероятно, погиб под бомбежкой состава. Хотя, однажды вскользь было сказано, что деда моего «угрохали наши…» уже в 1945-м... Кто, когда и почему – не пояснялось. Как-то так выходило, что расспросы мои о деде мягко пресекались.
Папа рассказывал, что был потрясен, обижен и просто оглушен от дикой обиды и несправедливости: когда его отец нашел рисунок своего сына и с руганью … изорвал его. Поломал все кисточки (отец увлекался акварелью и даже пробовал писать маслом). А сына – прилично… побил. Потому, учитывая странное отношение к сему делу его отца – рисовал тайком. Показывал свои работы только матери.
Но дед Николай любил музыку: ходили они с сыном на какие-то концерты разных оркестров в городские сады. Дома – слушали музыку по радио.
Зато отец рассказывал, что дед мой всячески поощрял занятия моего отца «точными науками», химией и физикой, в частности.
И, кстати, действительно – химия во все довоенные школьные годы у моего отца была любимым предметом. Он любил прихвастнуть (и не раз), что пару раз преподаватель в школе ему доверял рассказывать в классе новую тему остальным школьникам.
О занятиях музыкой, тем более целенаправленно и профессионально в довоенное время моего отца – я не знаю ничего.
Семья жила на ул. Артема предельно скромно. Я в раннем детстве был в том доме: двухэтажный полу-дом – полу-барак. С «удобствами во дворе». Мне запомнился единственный кран холодной воды в коридоре – прихожей (она же – кухня)… Одна комната. Одно окно.
Отцу нравилось «дрессировать» кошку Киню. Он приучил ее прятать котят при визите посторонних в дом. Также «выдрессировал» умение кошки: сидя на коленях гостя, но, не высовывая голову – сгребать лапой с тарелки на столе… Мне почему-то это очень запомнилось. Да и папа любил в подробностях рассказывать, как хитрая кошка, пригнув голову – тихонько загребала все с тарелки на пол, затем, незамеченная в воровстве, сама прыгала на пол с колен гостя, подбирала и уволакивала уворованное.
Бабушка – иногда ходила на службу в костёл (ул. Красноармейская, вниз…). Она практически всю жизнь была католичкой, хотя после переезда к нам в Винницу ни разу не посещала никакую церковную службу. Один раз, помню, я ходил на службу с нею еще в Киеве. Потом – тот костел закрыли, сделали из него склад. Бабушка работала на какой-то картонажной фабрике. Была много лет даже народным заседателем в городском суде.
Про братьев бабушки, ее отца – знаю, что семья у нее в девичестве – была огромная: или 11 братьев было у бабушки, или все 12. Некоторые из них – были убиты еще в Первую мировую войну, кто-то – просто пропал. «На эту тему», как я понял, бабушка тоже не очень любила «распространяться».
Зато знаю, что бабушкин отец – Марцелий Майхровский – работал в Киеве. На железной дороге. Машинистом поезда. Получал (до Революции 1917 г.) 30 руб. зарплаты. Выдавал раз в неделю 1 (один!) рубль своей жене на покупку продуктов. Дома была возможность содержать и оплачивать даже служанку. Мне были интересны рассказы бабушки о том, что эта компания, состоящая их мамы бабушки, ее самой и их служанки – брали несколько корзин, этот выданный один рубль и…на рынке закупала провизии на целую неделю. Мне всё никак не укладывалась в голове такая дешевизна до Революции. Тогда, в первом моем классе отец мне ежедневно выдавал в школу один рубль: стоимость школьного завтрака. (Потом – 10 копеек…) Я еще удивлялся «покупательной способности» в «проклятое царское время», но все дальнейшие разговоры на эту тему тут же пресекались.
Когда немецкие оккупанты захватили Киев – моему отцу было только 17 лет. Стало быть – он еще не был призван в РККА, и в дальнейшем – не воевал. Срочная служба у отца – была уже после войны. В мирное, «восстановительное» время.
Прямо почти с первого дня оккупации немцы стали вылавливать подростков трудоспособного возраста: вначале – «вылавливали» 17-летних. Затем – 16-летних. Так, в одной из партий, угнанных в «Германию» на работы – оказался и мой отец.
Кстати: как-то раз отец, в очередной раз, вспоминая собственный тот период, сказал: тогда по улице ходил украинский полицай (что больше всего его бесило!). Он просто указывал немецкому наряду: кто и где живет, да какого кто возраста. «Дело было вечером…». Так начался «европейский» путь моего отца.
Отцовские «Европы»
То, о чем будет написано ниже – складывалось, как мозаика, из абсолютно разрозненных рассказов «от случая – к случаю».
Мне почему-то всегда было как-то неудобно специально расспрашивать его, а уточнять же некоторые детали порой удавалось – все зависело от папиного настроения и ситуации в доме, у него на работе и прочих «входящих» составляющих.
Наверняка, было в его воспоминаниях что-то особенно тяжелое. Но он щадил мое мальчишеское сознание, которое запросто могло быть дополнено мальчишеским же воображением. Кроме того, воображением довольно нервного мальчишки, начитавшегося разных «военных - приключенческо-шпионских» романов. Жизнь, как показывает практика, значительно более … жестока, определенно - прямолинейна, в чем-то, даже, … примитивна, чем наши же воспоминания о тех или иных событиях.
Мы все и всегда что-то приукрашиваем, понимаем и принимаем события так, как велит нам наше нынешнее состояние, возраст, степень наших сегодняшних «болячек», «хотелок» и возможностей, даже – начитанности.
Во многом бы помогли уточнениям и детализации рассказам о его «лагерном периоде» собственные записки моего отца: я помню, что он их писал. Перед моими глазами стоят несколько школьных тетрадок («в клеточку»), обложки – вроде, темно-синего и «выгоревшего» цвета. Тетрадок было 3-4. Написанные чернилами, перо – типа «селёдка». Он всегда писал только такими перьями. Шариковых ручек тогда еще не было, а авторучки отец не признавал и называл «автопачкалка».
Только вот, к сожалению, эти тетради, как и весь личный архив отца «уплыли» из моих рук. И «уплыли» - вместе со всеми книгами, грампластинками, нотами и роялем вместе с его последней женой в славный город-герой Севастополь.
При «разделе имущества» после смерти отца мне его женой были отданы только несколько сугубо личных фотографий… Ноты, книги, по которым я учился – все «уплыло»… А ссориться, судиться, «махать руками» и «выяснять отношения» – мне как-то было… неудобно.
Тем не менее, я постараюсь по памяти и относительно хронологически изложить то, что я помню. Тем более, что отцовский «военный» период лично мне, мальчишке, подростку, был страшно интересен. Потому – все же мне удавалось хоть иногда, «под хорошее настроение» что-то выспросить у папы.
Я не знаю точной даты, когда именно моего отца «сцапали» немцы, как и во что его грузили, и как он собирался дома в «поездку», что и как думали, действовали и говорили тогда дома его родные… Вероятно, это произошло или в конце 1941 года или в самом начале 1942.
Во всяком случае, все, кого оккупанты отправляли «на работы в Европу» были убеждены, что ничего уж совсем плохого в том нет, но… деваться – некуда. И уж лучше остаться живым, чем стать совсем уж … мёртвым… Смерть – наглядна, ежедневна, доказательна и мгновенна, и – уж лучше стать угнанным рабом. Тем более что вначале обращение немцев с отправляемыми было вполне сносным, никто никого не бил и не насильничал. Наоборот: немцы все «отъезды на работы в Германию» обставляли как «торжественно-добровольное» действо, что-то снималось ими даже на кинохронику…
Попал отец в Австрию. В Австрии же – и «закончил войну»… В самой же Германии отец мой до войны никогда не был. Просто многим, знающим о его концлагере, сразу же на ум приходит почему-то Германия и немецкий концлагерь…
Вначале – отца отвезли на какой-то небольшой городок (названия не знаю, вроде – на Востоке Австрии), на завод, который занимался производством гранитных бордюров для дорог. Работа: зубило, молоток, ломик. Работа – в принципе, без конвоя, окриков, издевательств. Терпимая кормёжка, терпимые условия проживания. Этих рабов-каменотесов – даже в городок выпускали (!) без конвоя-сопровождения на выходной день.
Забавно, но факт – именно в этом неизвестном мне австрийском городке мой отец проявил интерес к … музыке. Проявилось это в том, что он умудрился взять несколько начальных уроков игры на аккордеоне (аккордеон – своего рода популярный и почти «национальный» инструмент в Австрии) – у пожилой австрийки. Причем – бесплатно.
Сами же австрийцы вполне терпимо и лояльно относились к появившимся у них «гостям» из СССР, поскольку сами недолюбливали немцев из-за «аншлюса» к ним со стороны III-го Рейха.
Относительно спокойная жизнь тянулась чуть более 2-х месяцев. Дело в том, что в разговорах со своим тогдашним приятелем (Григорий его звали), таким же подростком, как и мой отец, парни обсуждали … варианты возможного побега. Гришка был маленький и очень «дохлый» паренек, моложе моего отца. Болел. Ему не по силам было таскать тяжеленные гранитные плиты. Вот: пацаны размышляли о побеге. Ну – и кто-то … «настучал куда следует»… Из «своих», разумеется.
Лишний раз задумаешься о том: кто же «стучал» в нашей несчастной стране…
Не сами ли граждане друг на друга? Чтобы потом САМИМ ЖЕ кричать про «массовые репрессии»… Но это – уже иная тема, которая, кстати, не раз и не два «поднималась» моим отцом в разговорах. Просто, как примеры лжи и внутренней… аморальности населения применимо к... самим себе.
Итак, на парней «настучали». Оба – оказались то ли вначале просто в полиции, то ли в гестапо. Отец рассказывал: – меня подвесили на связанных руках к трубе и лупят, руки сзади. Больно. А другим глазом, смотрю – в соседней комнатушке, Гришку бьют. Уже – вроде и не так больно, и не так одиноко.
Тем не менее, за попытку побега из «европейского рая» обоим (фактически, по-возрасту – мальчишкам») - «впаяли» уже наказание потяжелее. «Для исправления». Т.е. – уже концлагерь. Загрузили в товарные вагоны (кончилась «цивилизованная Европа…»). Повезли на Запад Австрии.
Сам концентрационный лагерь Маутхаузен – назван так по имени одноименного местечка в Западной Австрии. Там уже – Альпы. Рядом – Швейцария.
Вокруг, совсем рядом, и в отдалении – была еще группа лагерей-«сателлитов» типа Гузен, Гузен-2 и проч. Т.е. эти лагеря даже тогда рассматривались эсэсовской администрацией как один лагерь.
Я затрудняюсь уточнить, в каких именно «под»лагерях был мой отец: в моей памяти остались названия: вначале – Гузен, затем – Маутхаузен.
Мне нет нужны описывать топографию этих «заведений» и давать какие-то точные сведения: ныне – это открытые для посещений туристами «музеи» того явления, которое мы называем фашизм и нацизм.
Все заключенные – в единой полосатой униформе и полосатой же шапке (мютцен). С обязательной нашивкой номера и специальным знаком на груди. У отца – был красный треугольник. Что означало, что он – из СССР и … «коммунист» (он же – комсомолец).
Хотя, повторяю, никаким коммунистом отец никогда не был. Но комсомолец – это тоже «коммунист» по немецким тогдашним меркам…
Длительное время, уже примерно с год до освобождения концлагеря, начальником блока, (по-немецки – «капо») в котором «жил» мой отец, был выходец из … Украины. В прошлом ОУН-овец. Этот негодяй всегда издевался над заключенными пострашнее и поизобретательней любого эсэсовца…
Как пример того, насколько заключенные «любили» этого подонка, служит такой факт: в Апреле 1945-го концлагерь Маутхаузен освободили. Американцы. Просто – въехал один-единственный танк, сломав ворота. К тому времени – основная часть охраны уже разбежалась и куда-то поисчезали и часовые с пулеметами с вышек.
Но этого самого «капо» - заключенным удалось-таки изловить. Сказать, что заключенные его просто били «из благодарности» … ничего не сказать… Его – убили. Руками, ногами, палками, камнями. А потом, уже мёртвого – долго и старательно растаскивали «на составные части» пожарными баграми.
Потому, когда где-то потом, случайно речь заходила о каких-то «националистах» или ОУН-УПА – «с моим отцом что-то делалось»…
Отец иногда довольно подробно описывал их лагерный быт, работу. Во всяком случае, сразу же по прибытии в лагерь офицер СС через переводчика-татарина их «честно» предупредил, что тут живут не более 2-х месяцев… Отцу – удалось выжить там 2 года и 8 месяцев… Не совершив в своей жизни никакой подлости.
Я спрашивал папу: что они там делали? Ведь просто так немцы заключенных не кормили.
Вначале – заключенные непрерывно долбили камни вглубь горы (гранит, все же – Альпы…), «облагораживая» и расширяя собственную территорию. Все было чисто, заасфальтировано. Кругом – цветочные клумбы. Дорожки. Все – чуть ли не стерильно…
А уже с 1943-го – лагерь стал выпускать… военные самолеты на подземных заводах. Вроде – военные «Мессершмиты».
Тут уже я стал «волноваться»: - Работали на врага?
Отец смеялся и отвечал: - Нас всех волновал этот вопрос: как быть, чтобы все-таки и выжить, но и врагу вредить, пусть даже в малом. Оказалось, что в Маутхаузене, несмотря ни на что, есть-таки «подполье» и каким-то образом удалось «по цепочкам» передать: заключенные не должны заниматься никакой «вредительской самодеятельностью». А наоборот – просто и качественно работать, чтобы сдуру не погибнуть самому. Чтобы заключенные в личной работе не допускали никакого сознательного брака в монтаже и сборках (отец забивал какие-то заклёпки на креплениях фюзеляжей).
Выяснилось это только уже после войны – на окончательной стадии, уже практически в готовом очередном самолете, большой умелец-инженер профессионал … вытаскивал одну какую-то распорку внутри самолетного крыла. На том «вредительство» и заканчивалось и оставалось абсолютно незамеченным. Новенький самолет успешно проходил летные испытания и даже мог сделать пару-тройку «рейсов». Но затем – сам разваливался в воздухе по непонятной причине. И что «забавно» - эта «контора» таким методом вполне исправно работала многие месяцы!
Начитавшись всякого о войне, о концлагерях, да еще и находясь под постоянным идеологическим «прессом» я, откровенно говоря, с некоторым недоверием относился даже к самому тому факту, что мой отец – выжил (!).
Мне и в голову не приходило, что не выживи тогда он, отец – то и меня самого бы сейчас не было. Но я упорно спрашивал – КАК же так, что ему удалось? Отец, как мог, пояснял…
И таких «составляющих», как оказалось, несколько. Конечно – плюс ко всему «Его Величество случай». Самое главное, о чем говорил отец – это… личная воля. Просто фантастическая воля. «Хотеть» выжить. Что проявляется в «неопускании рук», ни при каких обстоятельствах.
Честно сознаюсь – я не понимал этого тогда. Для меня, расспрашивающего подростка – еще были мало понятны реальные возможности проявления воли, веры и степень воздействия нематериальных компонентов даже на … человеческую «материю»… Но со временем, став гораздо старше, я таки сам понял: не материя управляет духом, но дух управляет материей. (Вот так я и стал «противником марксизма-ленинизма-материализма»… Еще задолго до моих уже «училищ – консерваторий»).
Пара реальных примеров из лагерного быта отца и ответы «на вопрос: я хочу, я обязан выжить»:
1. За какую-то провинность – его отправили в так называемую «Зондер-команду». В данный случай - таскать трупы из подъезжавших «газен-ваген» - в собственно крематорий. Задача первая – вывалить наружу тяжеленный клубок из голых мертвых тел, которые в агонии сплетаются. Все трупы – в блевотине, испражнениях. Но – «арбайтен!!!»…
Затем, уже поочередно – труп перетаскивается к дверце печи, с ним, трупом, уже лезешь в камеру, тащишь тот труп по колосникам и укладываешь внутри уже в штабеля. Пепел из крематория вывозили на «лагерные» поля. Им удобряли плохую, в принципе глинистую, землю. На огородах выращивалась капуста (для стола офицеров и конвоя) и брюква (разновидность буряка) для варки «зуппе» (суп-баланда) для заключенных.
И вот «шутка юмора» и та самая «жажда жизни», когда сознание и осознание кошмара – в принципе отключено: идет парень (мой отец). За ногу – тащит труп к крематорию. После дождя – кругом кучи луж. И вот, ногой, через обувь, (но сознание само ощущает, что – наступил на сухарь, хотя самого сухаря – не видно). Сухарь - под водой лужи. Но – откуда-то в мозг поступает точная информация… именно – о сухаре…
Отец рассказывает: «Кидаю (опускаю, наверное) ногу того трупа, наклоняюсь – и… точно: достаю из лужи белый размокший «офицерский» сухарь (видать, кто-то из охраны обронил). Кричу немцу из охраны, что мне – в туалет. Иду в туалет. И собственной мочой - отмываю тот сухарь от глины и грязи. Выхожу из туалета, снова хватаю труп за ногу и, медленно жуя сухарь – иду к крематорию, радуясь жизни (!)».
Хорошо, что ни охрана, и никто иной тот сухарь не отбирают: не украл – живи…
2. На той же «работе». Как продолжение пояснения «темы хочу выжить»…
Затащил отец труп внутрь камеры сгорания. Вокруг – уже наложено множество штабелей на колосниках. Осталось отнести «своего» и уложить куда-то в дальний угол. Затащил. Уложил. Но – слышит, что захлопывают стальную дверцу печи. Несмотря на то, что один «работник крематория» не вылез… Еще пара минут – и газ с пламенем пустят… Сожгут. Живого еще…
Отец, перепрыгивая через все горы падающих штабелей из трупов, в паническом месиве – несется к наглухо задраенной двери. (а в ней – единственный глазок из толстого огнеупорного стекла). Стучит. Уже – не кричит, а … ОРЁТ. Чует кожей – вдали уже пустили газ, нагревается «атмосфера». Но – продолжает кричать и колотить в железную заслонку. ДОГАДАЛСЯ!!! Он снял с ноги деревянный чурбак (такую обувь им выдавали для ношения) и стал колотить в дверь не мягким кулаком, а все-таки чем-то более «звонким».
Удалось! Услышали!
Газ и пламя выключили, дверь – открыли. Отец – радостно (!) вывалился наружу. Вокруг -… смеются! Охрана из СС – откровенно … ржёт: - вот – покойник ожил! Пламени испугался – и ожил!
Забавно и то, что после такого психического потрясения – эта эсэсовская охрана .. отпустила его с работы у крематория на тот день… Как говориться – «нервы подлечить». Так пришли затем «товарищи» моего отца по этой «Зондер-команде» и прилично его… избили. Только за то, что им больше работы досталось после того, как отца сами немцы отпустили восвояси… (для размышлений на тему: «что такое человеческий менталитет»…)
3. Еще один эпизод «выживания, несмотря на все вокруг» - связан с … оспой.
Как мне рассказывал отец, ему пришлось обратиться с какой-то травмой в лагерный медпункт. И там – он заразился от рядом лежащего больного … каким-то видом оспы. Вроде – вирус называется варицелла. Каждое утро с трехэтажных нар выволакивали и убирали умерших за ночь. Сосед – умер. Сам. Тем, кто не умер – по утрам положено было выстроиться в очередь к санитару и получить внутривенный укол керосина (или бензина, уже не помню). После чего – через 20 минут … умереть.
Как рассказал папа – у него уже были видны и на лице и на теле характерные признаки, нарывы и волдыри на коже и пятна, как у всех заразившихся ветряной оспой.
Напуганный до невозможности собственной перспективой – отец без всяких лекарств … выздоровел (!). Во всяком случае, как еще пока живого утром его также согнали в общую очередь получать ту бензиновую инъекцию.
Что хорошо: татарин-санитар максимально точно выполнял инструкции. И не просто всем подряд тыкал тот укол, а вначале – хоть минимально, но осматривал «очередника».
Он и обнаружил, что парень – ЗДОРОВ. И отправил немедленно на работы. На том оспа и закончилась…
Тут невольно придется дать разъяснение: почему укол бензина, а не … «стандартный» расстрел. Дело в том, что рациональные немцы так экономно использовали методы умерщвления для заключенных. Патроны же – берегли для фронта.
4. Как-то, моя отцу спину в бане, я случайно обратил внимание, что вдоль хребта у него – какая-то странно-пупырчатая кожа и местами – похожа на давнишние зажившие шрамы. Весьма длинные. Спросил его, что это… Отец показал мне похожие и на локтевом сгибе… Оказалось: – как-то и его в том числе «пригласили» в лагерную «санчасть». Простым скальпелем сделали какие-то продольные надрезы, чем-то и без пояснения, зачем, посыпали. Заклеили-забинтовали да отпустили в барак.
Только в бараке «сокамерник» спросил: - что это? И в ответ предложил немедленную помощь: высосал и выплюнул всю кровь с тем порошком.
Так отец и не знал: что это был за такой «медицинский эксперимент», или это была какая-то «спецпрививка» неизвестно от чего, тем более, что Маутхаузен вовсе не специализировался на экспериментах немцев над «человеческим материалом»… Для этого у нацистов были другие лагеря…
Также важным фактом выживания отец полагал:
- отсутствие курения. Когда в лагере сами заключенные обменивали эрзац-хлеб на махорку или табак – отец не курил. Съедал, что давали. Более того: его организм настолько привык «выжимать» из съеденного все, что только есть в продукте... Вероятно, потому и «проблемы с желудком и туалетом» практически отсутствовали.
Дошло до смешного: я не узнавал собственного отца на его фотографии, сделанной в военкомате для его Военного билета, снятого через пару месяцев после того, как папа оказался на срочной службе в армии. Дело в том, что физиономия на фото – расплывшаяся до невозможности. Даже глаз толком не видно. Отец пояснил так: я отъелся на перловой каше. Организм, привыкший к минимуму и «выеданию» всего полезного – ту перловку усваивал полностью. Вот и результат…
- Не менее важный фактор – постоянная внутренняя самодисциплина. Постоянная настороженная сверх-внимательность. Точное выполнение всего, что говорят. Максимальная собранность. Обязательное и только качественное выполнение работы. Педантизм.
Отец, при всей его ненависти к СС утверждал, что «просто так, для забавы» - немцы никогда никого не убивали. А только – «за дело»…
Своеобразным педантизмом, особенно в плане всего, что касается его непосредственной работы - отец действительно отличался. Притом – это качество сохранилось у него на всю жизнь..
Как ни странно, но именно в концлагере пригодились и «живописные» способности моего отца: некоторые немцы из охраны заказывали ему нарисовать поздравительные открытки (особенно – к Рождеству) для отправки своим семьям. Расплачивались – едой: колбасой, в первую очередь. Все честно!..
Как уже говорилось, – концентрационный лагерь Маутхаузен освободили американцы в Апреле 1945-го. Танк, сломавший ворота – тут же уехал. Охраны – нет. Теперь - иди – куда хочешь…
У отца за годы в лагере – появились и товарищи. Лагерь был – весьма «интернационален»: люди из СССР отнюдь не составляли там большинство. Были все, включая немцев-уголовников.
Именно в лагере отец усовершенствовал свое знание немецкого языка, ранее изучаемого в школе до войны. В школах же тогда – учили язык вероятного противника…
Вот, пригодились знания… Немецкий язык знал практически свободно: затем, уже с 60-х – даже выписывал из ГДР (когда-то – была такая часть Германии, «социалистического» направления…) – и юмористический и специальный музыкальный журналы.
Был у него в лагере особо близкий товарищ – испанец. Потому отец неплохо знал и испанский язык, который впоследствии … забыл за отсутствием практики. Этот его лагерный друг уговаривал отца «двигать» после освобождения в … Испанию. Мотивируя тем, что в СССР – «плохой Сталин и нет демократии»… Отец все – же решил идти пешком (а как еще?) обратно. Домой. В Киев… Мама ждет…
И вот, группа из 19 человек и отправилась пешком … домой. Через всю Австрию, затем – Венгрию. В Венгрии – отец «застрял» - там стояли уже наши, советские войска. «Сдался»…
Пошли проверки – перепроверки… Время было такое: по послевоенной Европе шатались сотни тысяч людей в поисках еды, жилья, дома, документов, собственной Родины. Но отец наконец-то снова «легализовался», как советский гражданин. Ему были выданы новые документы. И даже именно в Венгрии, уже фактически после окончания войны – мой отец наконец-то … угодил на срочную службу в армию. Стал артиллеристом. Рядовой запаса по увольнении.
| 
